Сочинение на невольную тему

1.

Вечернее одиночество в мягком уютном кресле. Полумрак, негромкая музыка, знакомая и давно любимая. Мелодия, в которой помнишь каждое движение ритма, каждую интонацию. Похожая на неторопливую беседу со старым другом. На разговор ни о чем, в котором собеседники понимают друг друга почти без слов. И посторонний слушатель не в состоянии угадать за случайными фразами, больше похожими на невнятное бормотание, давнюю глубокую душевную связь незнакомых ему людей…

Тени вокруг, неторопливые хрипловатые гитарные аккорды, запах коньяка, согретого теплом ладоней, бережно сжимающих бокал…

Все это помогает хоть ненадолго забыть о времени. О безжалостном беспощадном неумолимом времени, которое медленно и неотвратимо отнимает у меня мир.

Разрушает камень домов, стирает горы, превращает быстрые полноводные реки в ручейки и болотца. Разрушает магнитофонные записи, заставляет страницы книг сереть, истлевать и рваться. Покрывает морщинами лица любимых, заставляет руки слабеть и глаза слезиться.

Время, которое убивает не только мир, но и память о нем.

С годами неотвратимость происходящего ощущается все сильней. Глупое и самонадеянное чувство всесильности и неограниченности постепенно уходит, и освободившееся пространство заполняет страх и щемящая боль утрат.

И уверенность того, что все только впереди, превращается осторожное «многое еще можно успеть», а потом и оно тает, тончает, ослабевает, исчезает.

Возвращаясь через несколько лет в прежде знакомый и близкий город, вдруг замечаешь, что этого города уже нет. А есть другой, красивый и суетный, похожий на прежний, но все же безвозвратно чужой.

Как будто картину великого живописца заменили репродукцией, вырванной из модного глянцевого журнала. Бесполезно стучаться в двери и расспрашивать музейного сторожа. Оригинала уже нет, он растворился в кислоте времени, оставив после себя лишь воспоминания, которые становятся все более и более смутными.

Как будто попал в сон, в котором привычные вещи искажены. Еще можно узнавать их, но невозможно понять. И невозможно проснуться. Единственный выход - уехать, улететь, убежать в другой, современный и уже более удобный мир. Тем горше понимать, что и он тоже исчезнет, будет перемолот и проглочен той непонятной и пугающей сущностью, для обозначения которой придуманы многочисленные приборы и приспособления со стрелками, циферблатами, цифрами, маятниками, зуммерами и звонками.

Мы гонимся за временем, постоянно торопимся, тратим на эту погоню силы, опаздываем и каждый раз проигрываем.

Как смешно думать, что в детстве мы хотели поскорее вырасти. Торопили время, считал дни и месяцы до новой, такой вожделенной взрослой жизни, полной чудес и радостей. А она, эта волшебная жизнь, все не начиналась, а мы ждали, и в ожидании этом начинали постепенно ощущать, что, возможно, другой жизни уже и не будет.

Надо жить этой, а она наполовину позади, а мы так ничего и не успели. Вдруг обжигает болью понимание того, что, скорее всего, уже и не успеем. Мы бросаемся в прошлое, чтобы отыскать там ответ на вопрос, почему так случилось, где и когда мы ошиблись, в надежде что-то исправить.

А прошлое безразлично, как женщина, с которой расстался много лет назад, и случайно столкнулся на платформе пригородных электричек. Ее глаза уже не наполняются влажным блеском при встрече с твоими, ее руки холодны, ее слова сухи. Она говорит с притворным неравнодушием, расспрашивает о прожитом и пережитом. Но сама думает о том, что может опоздать на поезд, и что надо кормить детей, или мужа, или собаку, или всех сразу. Разговора не получается. К общему счастью, поезда идут в разные стороны, и ей надо бежать, и когда вагонные двери закрываются за ней, ты вздыхаешь с облегчением…

Прошлое стало ложью. Его никогда и не было, этого самого прошлого, которое вспоминается. Было что-то другое, но память, обманутая временем, не в состоянии донести и сохранить сбывшееся и бывшее. И уже никогда не узнать, что же там было на самом деле.

Будущего тоже нет, или может не быть. И уж, скорее всего, оно не будет таким, каким бы нам хотелось его видеть.

А настоящее скользит между пальцами мягким шелком, безвозвратно утекает куда-то, оставляя нас со временем лицом к лицу, один на один.

Еще несколько мгновений, и в бокале кончится коньяк, и доиграет музыка. И ночь посветлеет, превратится в утро, возвращая мир к привычным делам. И жизнь упрямо полетит по все тем же вчерашним рельсам, лишая возможности передохнуть и подумать на мгновение о смысле этой гонки.

Нельзя останавливаться, время торопит, время не ждет, время уходит…

2.

Сначала нам страшно повезло.

Многие годы мы были заняты выживанием, и выучили это дело настолько хорошо, что забыли все остальное. Мы мужественно бились за буханку хлеба, искали крышу над головой, стояли в многочасовых очередях за детским питанием и финскими сапогами, строили баррикады и прятались от бандитов. Мы торговали на рынке в тридцатиградусный мороз перекупленным у случайного знакомого трикотажем, или продавали вагоны шифера и рубероида, или собирали в душном подвале безумно дорогие ХТишки из привезенных контрабандой китайских деталей. А в короткие минуты передышки читали Сартра, смотрели Бунюэля или Тарковского, слушали Аквариум и Weather Report, любили, женились, рожали детей, разводились, продолжая сражаться с мирозданием.

И каждая маленькая победа в борьбе за право просто существовать, дышать, пить на кухне вонючий грузинский чай неприличного цвета и говорить с друзьями долгими вечерами казалась нам пусть небольшим, но триумфом. Достойным уважения, значимым, существенным. Обо всем этом можно будет вспоминать с гордостью. Об этом можно будет рассказывать детям. И они сразу поймут, какими славными людьми были их старики, и будут нас уважать еще больше.

Здесь умудренный читатель должен грустно ухмыльнуться. Но клянусь, я помню это состояние, это вполне искреннее чувство.

Мы выживали, потому что были молодыми, и жизнь казалась вечной, и сил было много. И веры в себя тоже. В нас жила уверенность в том, что все на самом деле правильно, и каждый получает по заслугам. И что в самом конце все будет хорошо. Будет тепло, сыто, спокойно и денежно.

Вот тут-то и случилось страшное.

Вдруг стало хорошо. Не то чтобы совсем. С неба не обрушился золотой дождь, и волшебник в голубом вертолете не прилетел, и фея починок не зазвенела где-то у левого уха.

Но катаклизмы и передряги, встряхивающие страну на протяжении нескольких лет, сменились периодом относительного штиля. Дикий телефонный капитализм вчерашних кухарок, студентов и вахтеров под натиском молодых профессионалов и выпускников финансовых академий принял куда более пристойные формы. Даже господа разбойники пересели из БМВ и Паджеро в Мерседесы, сменив кастеты и ножи на пейджеры, сотовые трубы и вполне легальные беретты и браунинги с разрешениями и печатями.

Как сказал герой старого анекдота, жизнь стала налаживаться. По крайней мере, материальная ее сторона. В магазинах появился хлеб, и колбаса, и финские сапоги с итальянскими рубашками, и зарплаты стало хватать и на то, и на другое. И, оказалось, совсем несложно слетать на выходные в Париж или Венецию. Просто так, чтобы попить там кофе и немного развеяться.

У нас появилась возможность остановиться и оглядеться. И подумать. О том, почему, как, зачем, и что будет дальше. А мы ею не воспользовались. Потому что мы никогда не умели останавливаться и оглядываться, мы умели только бежать.

Прежде в заботах о хлебе насущном мы просто не успевали думать на отвлеченные темы. Не было никакого «дальше», а была только «сегодня», в котором нужно было решать простые и понятные задачи. Купить хозяйственное мыло. Постирать пеленки в отсутствие горячей воды. Поймать машину, чтобы привезти из магазина купленный с переплатой у грузчика левый холодильник.

Но это простое состояние ушло. И мы остались с глазу на глаз со своим неожиданным достатком, с неизвестно откуда взявшимся свободным временем, с сомнениями и заботами совсем другого порядка.

Вдруг выяснилось, что сам по себе достаток не может быть гарантией счастья. За тривиальными поисками, чего бы пожрать и на что, мы просто этого не понимали. Думалось, что вот как только уйдет забота о хлебе насущном, так сразу и наступит счастье.

Хлеб появился, и даже с маслом и икрой, а счастье не наступило.

Сначала жизнь была отравлена ощущением того, что все это временно. Что завтра ветер переменится, и материальное благополучие растает у горизонта, как Мери Поппинс. И надо было как можно быстрее набить себе рот, тем, что есть сегодня, потому что завтра его не будет.

Постепенно страх прошел. Ему на смену явились утомительные удовольствия тугого бумажника. Шмотки, барахло, тачки, мобилы, цацки, девки. И всего слишком много, и слишком доступно, и слишком просто.

Мы стали идеальными потребителями. Мы научились различать на вкус сорта виски. Мы помним наизусть сыра, который пробовали три года назад в какой-то австрийской деревушке. Мы разбираемся в особенностях устройства двигателей внутреннего сгорания престижных автомобилей. Мы можем с двадцати метров на глаз отличить фальшивый Ролекс от настоящего. Мы меняем сотовые телефоны каждый сезон просто по привычке. Мы пробуем и надкусываем все, до чего можем дотянуться. И чаще всего выплевываем.

Потому что радость обладания ушла. Исчезла. Растворилась, утонула в море захлестнувшего нас изобилия.

И оказывается, что бутылка дешевого молдавского вина, купленная на остатки стипендии и выпитая в парке с любимой девушкой прямо из горла, радовала нас больше, чем французский коньяк в обществе двух-трех «фотомоделей» по 200 долларов в час. И первая развалюшка-«копейка», купленная на взятые в долг у друзей деньги, запомнилась куда больше, чем новая иномарка, купленная потому, что прежняя уже надоела.

Жизнь вдруг стала слишком скучна, чтобы ощущать движение воздуха в легких. Суровая борьба сменилась вялым шоппингом и таким же вялым сексом. Мы стали задыхаться, мы стали искать выход. Каждый по своему.

Кто-то травит себя кокаином, кто-то прыгает с моста или с самолета, кто-то играет в азартные игры в казино или на бирже.

Самые удачливые с кем-то воюют. В настоящей войне настоящими пулями, от которых можно умереть по-настоящему.

Они достойны зависти. Потому что на войне все снова становится на свои места. На войне всегда известно, кто свой, а кто нет. На войне снова можно выживать, а не потреблять. И только на войне мы еще в состоянии понимать, как мало нужно для жизни.

Беда в том, что на войне невозможно жить. Там можно только сражаться и умирать. А мы этого не умеем или не хотим. Мы хотим жить и, черт побери, наслаждаться жизнью, но не умеем ни того, ни другого.

Мы слишком хорошо помним, как выживали. В относительно сытом настоящем эта память превращается в твердую, не требующую осмысления, уверенность в правильности выбранной дороги, в том, что прежде всего достаток, а об остальном можно подумать завтра.

И чья вина в том, что это завтра никогда не наступает?

Мы уж точно не виноваты.

3.

Никак не могу понять, почему люди боятся смерти.

Смерть – едва ли не единственная вещь, которая наполняет нашу жизнь смыслом. Она подводит нам итог, ставит жирную точку в конце предложения. Она последнее прибежище усталого человека. Она успокаивает тревогу, навсегда исцеляет недуг, избавляет от боли, стыда, ненависти и одиночества. Она делает знаменитым неизвестного художника, она же стирает из истории временщика. Примиряет врагов, соединяет разлученных любовников, уравнивает сильных и слабых, кумиров и фанатиков, мерзавцев и праведников.

Только в ней можно быть уверенным. Она не обманет, не предаст, не подведет, не задержится и не придет раньше она случится обязательно.

Единственное, что нам о ней неизвестно, это когда именно она придет к нам. Может быть, эта неизвестность нас и пугает? Или все же мы боимся того, что она настигнет нас гораздо раньше, чем мы думаем? Может быть, мы боимся незавершенных и отложенных на потом тех самых главных дел, на которые нам всегда не хватает времени? Может быть, мы боимся того, что что-то останется недосказанным, недописанным, недостроенным?

Потом, потом, говорим мы себе, не веря в то, что это «потом» может никогда не случиться.

Мы стараемся не помнить о смерти. Не думать, что она рядом, не верить в то, что она близка, иногда даже слишком. В современном мире это просто. Сумасшедший ритм цивилизованной жизни так хорошо помогает нам.

Дела, дела, дела. Постоянная гонка за уходящим временем, деньгами, удовольствиями, событиями.

Мы доползаем до постели, вымотанные заботами и удовольствиями, и проваливаемся в черный сон. И только это помогает нам не знать, не думать, не помнить.

- Вперед, обезьяны, или вы хотите жить вечно? – кричал сержант солдатам, идущим на верную гибель. А мы, хотим ли мы жить вечно? Может быть, просто не умеем по-другому. Может быть, мы слишком слабы для смерти. Нам слишком сложно заставить себя сделать то, что мы действительно хотим, мы связаны по рукам и ногам обязательствами и обещаниями, бессмысленными и пустыми. А на главное не остается времени.

Мы стараемся не помнить о смерти, но она всегда рядом. Она смотрит из-за угла, выжидая момент. Она напоминает о себе строчками газетных некрологов, нестройной музыкой полупьяного похоронного оркестра, черными платками старушек на автобусных остановках, бумажными цветами в их руках. А мы отворачиваемся, делая вид, что это нас не касается.

Какая глупость.

Смерть совсем близко. Мы слабы, мы абсолютно беззащитны перед ней. Она вырывает из суетной толпы людей, вместе и поодиночке, лишая нас родных и близких. Но мы настолько слепы и безвольны, что только утрата может заставить нас понять, чего мы лишаемся. Мы тупо полагаем мир неизменным, теплым, удобным для праздного времяпровождения. И лишь когда в нем появляются холодные дыры на месте еще недавно живых людей, мы иногда в состоянии понять, насколько важны были для нас эти люди, к которым мы часто успеваем привыкнуть, как к утренней чашке кофе или удобным домашним тапочкам. Мы вдруг осознаем, что с ними ушла и часть нас самих.

Мы латаем эти дыры воспоминаниями и мемуарами, но это мало помогает. Слишком горько понимать невозвратность времени, потраченного бессмысленно.

Черт возьми, почему мы замечаем главное, только когда уже слишком поздно? Почему мы не помним о конечности своего существования постоянно? Почему сознание того, что смерть неотвратима, не в состоянии изменить нашего умения жить?

Нельзя. Нельзя не думать о будущем, но надо помнить и постоянно напоминать себе снова и снова, что его, будущего, может и не быть. Только тогда мы научимся дышать настоящим. Таким хрупким, таким сиюминутным, таким волшебным.

Мы живем, и самое сознание этого должно наполнять придавать нас силы.

Мы живы, и в нашей жизни есть люди, без которых она потеряет все свои цвета, краски, звуки, запахи, чувства, которые мы так хорошо научились прятать внутри себя.

Дайте жизни свободу, выпустите себя на волю, откройте себя нараспашку.

Это непривычно. Мы так долго учились прятаться, скрываться, защищаться от себя самих. Будет больно. Но даже эта самая боль есть свидетельство жизни. Завтра и ее может уже не быть.

Если болит, значит, я еще жив. И мир вокруг меня тоже. Но это не навсегда.

Я хочу сказать это сегодня, потому что боюсь не успеть:

Милая, я люблю тебя. Так случилось. Я не всегда знаю, хорошо это или плохо. Я не всегда умею любить тебя, я ошибаюсь, я делаю тебе больно.

Но я не готов отказаться от тебя, не смотря ни на что. Я буду жить тобой насколько это возможно, потому что именно ты делаешь меня живым.

И я хочу, чтобы ты это знала. Сегодня.


 


Другие работы

Мои страницы

 
Сайт создан в системе uCoz